Когда воют волки - Акилину Рибейру
— Некоторые не переносят насилия, — согласился инженер, — а другие терпят.
— Для нас, горцев, это всегда насилие, даже если мы не протестуем или не умеем выразить свой протест. Мы дикари, но дикари свободные. У нас много общего с волками: те, даже если их держать на привязи, не могут забыть своих диких инстинктов…
— Это не совсем так. Теперь материальные выгоды на первом месте… — счел необходимым заметить инженер, хотя в известной степени был согласен с Мануэлом. Однако он боялся, что приобретет славу коммуниста — прозвище, которое теперь в ходу у злобных и недалеких завистников.
— Бедняка, не знающего, что такое богатство, это мало интересует. У нас в деревне есть и богатые и бедные, богатые с каждым годом богатеют, скупая землю у бедняков, которые лишаются последнего. Но наши богатеи мало чем отличаются от бедняков, если сравнивать условия, в которых живут те и другие. Богатые живут так же, как жили до того, как разбогатели, а бедняки — как прежде или чуть хуже. И те и другие едят суп из глиняных горшков, носят штаны из грубой шерсти зимой, полотняные летом и спят на соломенных тюфяках. Однако и тех и других поддерживает счастливое заблуждение — богатые думают, что они богаче бедных, а бедные, что они беднее богатых, поэтому и не рушится фундамент, на котором стоит наша жизнь.
Инженер, пораженный ораторскими способностями Ловадеуша, вдруг спросил неожиданно для себя самого:
— Значит, вы, сеньор, считаете, что между государством и деревнями не должно быть конфликта? Но вы же видите, что без этого невозможен прогресс…
— Я полностью согласен с доктором Ригоберто, нашим адвокатом, человеком здравомыслящим, который находит, что государство должно отложить свой план до лучших времен. Когда деревня станет более цивилизованной, получит электричество, телефон, школы, медицинскую помощь, тогда можно будет говорить о способах претворения в жизнь этой программы. А пока мы голодаем, ходим в деревянных башмаках и прозябаем в невежестве, оставьте нас в покое и не вздумайте навязывать нам свой закон с помощью пуль и штыков.
— Уверяю вас, этого никогда не будет. Но больше всего меня огорчает то, что мы так и не договорились. Я неприятен вам, как сторонник плана, к которому вы отказываетесь подойти доброжелательно, и я сожалею об этом, но я выполняю приказ. Да, скажите мне еще вот что: вы продаете этот участок?
— Этот участок, который, к счастью, не вошел в зону лесопосадки, не продается. Разве вы не видите, что мы строим здесь дом. А в наших местах строят дом для того, чтобы жить в нем, чтобы пустить глубже корни, чтобы он переходил от отцов к сыновьям. Дом только по бумагам принадлежит вашему покорному слуге, а на деле его хозяин — мой отец. Вот он… Он может ответить вам за нас обоих…
Мануэл показал на отца, который поднимался по тропке. Старый Ловадеуш был в деревянных башмаках на босу ногу, на его груди через расстегнутый ворот рубашки виднелись седые волосы. Он приближался спокойным, размеренным шагом, а его настороженные глаза так и сверлили гостя. Впереди него с тревожным урчанием бежал Фарруско.
— Отец! — крикнул Мануэл, хотя старик еще не подошел к ним. — Этот сеньор желает купить у нас Рошамбану! Как ты на это смотришь?
— Рошамбану? — переспросил старик упавшим голосом. Его глаза сначала уставились в землю, а затем снова поднялись, и, немного помолчав, Теотониу проговорил: — А сколько он дает?
Сесар Фонталва усмехнулся.
— Сеньор должен сам назначить цену. Но если он не сможет, я похлопочу, чтобы прислали экспертов.
— Они напрасно потеряют время, — возразил старший Ловадеуш. — Рошамбана не продается, пока я жив. Отсюда я уйду только на кладбище, и все это придется спустить вместе со мной в могилу, а я не хочу слишком обременять тех, кто будет нести гроб… Я и так тяжелый…
Инженер снова улыбнулся.
— А если мы у вас арендуем немного земли около родника и построим там барак… Сдадите? Заплатим хорошо.
Подумав какое-то время, старик ответил:
— Нет, сеньор. У вас и так много земли. Вам нужны сторожа? Поставьте часовых.
— И я то же говорю, — вмешался Мануэл. — Господа прекрасно обойдутся и без нашего участка. Они в любом месте могут разбить свой лагерь…
— Но у вас есть вода, — тихо сказал инженер, бросив взгляд на родник.
— Да, воды у нас хватает, — пробурчал Теотониу.
Приближался вечер. Инженер нерешительно топтался на месте, не зная, какие еще доводы привести этим упрямцам, которые так упорно стоят на своем. Он чувствовал их правоту и, если не склонялся на их сторону, то и не считал себя вправе не прислушиваться к ним. Перед его мысленным взором мелькнули красный платок Жоржины, ее очаровательная улыбка, и сама она, полная достоинства, и он сказал себе: «Будь по-вашему». Фонталву охватило желание снова увидеть ее, он стал прощаться. Мануэл вызвался проводить его. Фонталва пытался отказаться, ссылаясь на какие-то несущественные причины, и это прозвучало скорее как просьба пойти с ним. Им руководили смутная надежда вновь повидать девушку и в то же время желание продолжить беседу с Мануэлом, который показался ему разумным, скромным и сдержанным человеком. Фонталве хотелось снова войти во двор, где свинья хрюкала свою материнскую песню многочисленным поросятам. И когда Мануэл Ловадеуш сказал отцу, что пойдет с этим сеньором, а старик и Жаиме останутся в Рошамбане, он не стал больше отказываться.
Они спустились к дороге, которая вела из Валадим-даш-Кабраша в Аркабузаиш: шли медленно, беседуя о всякой всячине: о погоде, которая в том году была неблагоприятной для урожая, о налогах, которые все больше давят на мелких хозяев, этих трудолюбивых пчел, кормильцев государства.
Мануэл показался инженеру человеком содержательным и внешне мало похожим на крестьянина. А когда он услышал, что тот сравнивает окрестные горы с плоскогорьями Мато-Гроссо и вспоминает об аргентинских реках, Фонталва больше не удивлялся и понял, что перед ним человек, много повидавший. Поэтому, чтобы не остаться в долгу перед любезным хозяином и еще по некоторым
